Рассмотрим еще раз более подробно аналогичную ситуацию у взрослого пациента. Его невроз разыгрывается, как мы знаем, в пределах его психических инстанций между тремя факторами: между его бессознательными влечениями, его Я и сверх-Я, которое является представителем этических и эстетических требований общества. Задача анализа заключается в том, чтобы путем осознания бессознательных влечений упразднить конфликт, существующий между этими тремя инстанциями. Побуждения, находившиеся до сих пор в вытесненном состоянии, не подвергались вследствие этого воздействию сверх-Я. Анализ освобождает их, делает доступными влиянию сверх-Я, которое определяет теперь их дальнейшую судьбу. Место вытеснения занимает теперь сознательная критика, осуждение одной части влечений, в то время как другие частично сублимируются, отклоняются от сексуальных целей, частично же допускаются к удовлетворению. Этот новый благоприятный исход связан с тем, что Я пациента начиная с того времени, когда было осуществлено первоначальное вытеснение, вплоть до того времени, когда анализ выполнил свою освободительную работу, проделало все свое этическое и интеллектуальное развитие, и, таким образом, Я пациента может принимать теперь совсем иные решения, чем те, которые принимались им раньше. Влечения должны подвергнуться теперь разнообразным ограничениям, а сверх-Я должно отказаться от некоторых своих преувеличенных притязаний. На общем поприще сознательной работы осуществляется теперь синтез между обеими инстанциями.

Сравните теперь с этим ситуацию, с которой мы встречаемся у ребенка. Конечно, невроз ребенка тоже разыгрывается в пределах психических инстанций, и в данном случае он тоже определяется тремя силами: влечениями, Я и сверх-Я. Но мы уже дважды сталкивались с обстоятельствами, подготовившими нас к тому, что при анализе ребенка внешний мир является, хотя и неудобным для анализа, но органически важным фактором и оказывает очень сильное влияние на внутренние соотношения: во-первых, при рассмотрении начальной ситуации детского анализа мы были вынуждены считаться с тем, что такой важный момент, как сознание болезни, существует не у самого ребенка, а у окружающих его лиц, и, во-вторых, при описании ситуации перенесения выяснилось, что аналитику приходится делить любовь и ненависть ребенка с его фактическими объектами. Таким образом, нас не должно удивлять, что внешний мир оказывает на механизм инфантильного невроза и на течение анализа гораздо более сильное влияние, чем у взрослого пациента.

Мы сказали раньше, что сверх-Я взрослого индивида является представителем моральных требований общества, в котором живет человек. Мы знаем, что сверх-Я обязано своим происхождением отождествлению ребенка с первыми и самыми важными любовными объектами — с родителями, на которых опять-таки общество возложило задачу внедрить в ребенка общеобязательные этические требования и добиться требуемого обществом ограничения влечений. Таким образом, требование, которое имело первоначально личный характер и исходило от родителей, становится лить в ходе прогресса (от объектной любви к родителям до отождествления с ними) Я-идеалом, независимыми от внешнего мира и его прототипов.

У ребенка же о такой независимости не может быть и речи. Освобождение от привязанности к любимым объектам произойдет лишь в далеком будущем, отождествление же при продолжающейся объектной любви происходит очень медленно и частично. Тем не менее в этот ранний период сверх-Я существует, и многие отношения между ним и .Я аналогичны соотношениям, существующим в более позднем возрасте. Однако не следует упускать из виду постоянной смены взаимоотношений между сверх-Я и объектами, которым оно обязано своим возникновением; мы можем сравнить их с соотношениями, имеющими место в двух сообщающихся сосудах. Если усиливаются хорошие отношения с родителями во внешнем мире, то одновременно усиливаются и притязания сверх-Я и энергия, с которой оно их предъявляет. Если эти отношения ухудшаются, то одновременно слабеет и сверх-Я.

Приведем в качестве первого примера совсем маленького ребенка. Если матери или няне удается приучить маленького ребенка после первого года жизни отправлять вовремя естественные надобности, то у нас получается такое впечатление, что ребенок соблюдает это требование чистоплотности не только из боязни или любви к матери или няне, но что у него самого возникает определенное отношение к этому требованию, что он сам радуется своей опрятности и огорчается, если с ним случается несчастье в этом отношении. Правда, мы всегда замечаем, что последующая разлука с лицом, которое научило ребенка соблюдать опрятность (временная разлука с матерью или перемена няни), ставит под угрозу это завоевание. Ребенок становится опять неопрятным, таким же, каким он был до того, как его научили соблюдать опрятность; он снова начинает соблюдать ее лишь тогда, когда возвращается его мать или когда у него возникает привязанность к новой няне. Тем не менее впечатление, что ребенок предъявлял уже сам к себе требование соблюдать опрятность, не было ошибочным. Это требование существует, но оно только тогда ценно для ребенка, если авторитетное лицо существует как объект во внешнем мире. Если ребенок теряет связь с объектом, он утрачивает также и радость от исполнения этого требования.

В начале латентного периода соотношения продолжают оставаться теми же самыми. При анализе взрослых мы часто получаем подтверждение того, какие опасные последствия для моральной сферы и структуры личности ребенка может иметь каждое нарушение его привязанности к родителям. Если ребенок теряет своих родителей в силу каких бы то ни было причин и если они теряют для него ценность как объекты вследствие, скажем, душевного заболевания или совершенного им преступного действия, то он подвергается вместе с тем и опасности потерять или обесценить свое частично уже созданное сверх-Я. Из-за этого он не может уже противопоставить своим влечениям, требующим удовлетворения, активных внутренних сил. Таким образом, можно было бы, пожалуй, объяснить возникновение некоторых диссоциальных типоз и психопатических личностей.

Для характеристики этих соотношений, существующих еще и в конце латентного периода, я привожу пример, позаимствованный мною из анализа мальчика, находящегося в периоде, предшествующем половой зрелости. Однажды в начале лечения я спросила его по какому-то поводу, не бывает ли у него каких-нибудь дурных мыслей. Он ответил: «Если я нахожусь, например, один дома, и в доме есть фрукты. Родители ушли и не дали мне попробовать этих фруктов. Тогда я все время думаю о том, что теперь я мог бы попробовать их. Но я стараюсь думать о чем-нибудь другом, потому что я не хочу красть». Я спросила его, всегда ли он может устоять против таких мыслей. Он ответил мне утвердительно, он никогда еще ничего не украл. «А если твое желание станет очень сильным, — спросила я, — что ты тогда сделаешь?» «Я все-таки ничего не возьму, — ответил он торжествующе, — потому что я боюсь отца». Вы видите, что его сверх-Я достигло большой независимости, которая сказывается в его потребности не стать вором. Когда же искушение становится слишком сильным, он должен призвать на помощь то лицо (т. е. отца), которому обязано своим существованием это требование и от которого исходят предостережения и угрозы наказания. Другой ребенок, находясь в таком же положении, вспомнил бы, может быть, о своей любви к матери.