Моя работа научила меня, что самым первым объектом зависти становится кормящая грудь, поскольку младенец ощущает, что она обладает всем, что ему нужно, и что существует неограниченный поток молока и любви, который грудь оставляет для собственного удовлетворения. Это ощущение добавляется к его чувствам обиды и ненависти и в результате нарушает отношения с матерью. Если зависть чрезмерна, это, с моей точки зрения, показывает, что параноидные и шизоидные черты являются аномально сильными и что такой ребенок может расцениваться как больной.
В этом разделе я буду говорить о первичной зависти к материнской груди, и ее следует отделить от ее последующих форм (присущих желанию девочки занять место матери и женственной позиции мальчика), в которых зависть сосредоточена уже не на груди, а на матери, принимающей пенис отца, вынашивающей в себе детей, рожающей и способной вскармливать их.
Я много раз указывала, что садистские атаки на материнскую грудь обусловлены деструктивными импульсами. Здесь я хочу добавить, что зависть придает этим атакам особую остроту. То, что я писала раньше о жадном вычерпывании груди и материнского тела и о разрушении ее детей, так же как и о вкладывании в мать плохих экскрементов, предвосхищало то, что я затем охарактеризовала как завистливую порчу объекта. Если мы будем считать, что депривация приводит к росту жадности и персекуторной тревоги и что у младенца существует фантазия о неистощимой груди как о самом сильном своем желании, то станет понятно, насколько возрастает зависть, если ребенка кормят несоответствующим образом. Чувства младенца, видимо, состоят в том, что грудь обделяет его, она становится плохой, т. к. она удерживает молоко, любовь и заботу, ассоциирующиеся с хорошей грудью, для себя. Он ненавидит ее и завидует тому, что ощущает как подлую и злобную грудь. Возможно, более понятно то, что удовлетворяющая грудь также становится объектом зависти. Сама та легкость, с которой идет молоко, – хотя младенец и получает от этого удовлетворение- также приводит к зависти, поскольку этот дар кажется чем-то недостижимым. Мы обнаруживаем возрождение этой зависти в ситуации переноса. Например, аналитик только что сделал интерпретацию, которая принесла пациенту облегчение и привела к изменению настроения от разочарования к надежде и доверию. Для некоторых пациентов или для одного и того же пациента в определенные периоды времени эта помогающая интерпретация может вскоре превратиться в объект разрушительной критики. Она уже больше не ощущается как нечто хорошее, что он получил и пережил как свое обогащение. Его критика может быть направлена на малозначимые моменты: интерпретацию следовало сделать раньше; она была слишком длинной и нарушила ассоциации пациента; или она была слишком короткой, и это означает, что его недостаточно хорошо поняли. Завистливый пациент недоброжелателен к успешной работе аналитика, и если он чувствует, что сам аналитик и та помощь, которую он дает, испорчены и обесценены его завистливой критикой, то он не может их надлежащим образом интроецировать в качестве хорошего объекта, то есть не принимает эти интерпретации с настоящей убежденностью в их правильности и не может усвоить их. Настоящая убежденность, как мы часто наблюдаем у менее завистливых пациентов, подразумевает благодарность за полученный дар. Кроме того, завистливый пациент может чувствовать, что он недостоин помощи со стороны аналитика, что обусловлено его чувством вины за обесценивание предлагаемой ему помощи.
Нет нужды говорить, что пациенты критикуют нас по многим причинам, иногда обоснованным. Но потребность пациента обесценивать аналитическую работу, которую он воспринимает как помогающую, является проявлением зависти. В переносе мы раскрываем корни зависти, если мы прослеживаем следы эмоциональных ситуаций, с которыми мы встречаемся на ранних стадиях, вплоть до первичной ситуации. Деструктивная критика особенно очевидна в случае параноидных пациентов, которые с удовольствием предаются садистским радостям третирования работы аналитика, даже если она приносит им некоторое облегчение. У этих пациентов завистливая критика выступает явно; у других она может играть столь же важную роль, но оставаться невыраженной и даже неосознанной. Согласно моему опыту, медленный прогресс, с которым мы сталкиваемся в этих случаях, также связан с завистью. Мы обнаруживаем, что сомнения и неуверенность в ценности анализа у таких пациентов сохраняются. При этом пациенты отщепляют завистливые и враждебные части себя и постоянно предъявляют аналитику те аспекты, которые они считают более приемлемыми. Понятно, что отщепленные части существенно влияют на ход анализа, который в конце концов может быть успешен, только если он приведет к интеграции и обеспечит целостность личности. Другие пациенты избегают критиковать аналитика, погружаясь в состояние спутанности. Эта спутанность – не только защита, но и проявление неуверенности в том, останется ли аналитик такой же хорошей фигурой или ион сам, и та помощь, которую он предоставляет, станут плохими из-за враждебной критики пациента. Эту неуверенность я вывожу из тех чувств спутанности, которые являются одними из последствий нарушения самых ранних отношений с материнской грудью. Младенец, который благодаря силе параноидных и шизоидных механизмов и остроте зависти не может разделить и успешно сохранить в отдельности любовь и ненависть и, следовательно, хороший и плохой объекты, склонен чувствовать спутанность между хорошим и плохим и в других обстоятельствах.
Так зависть и защиты от нее начинают играть важную роль в негативной терапевтической реакции, дополняя факторы, открытые Фрейдом и в дальнейшем разработанные Джоан Ривьер.
Зависть и те установки, которые она порождает, препятствуют постепенному построению хорошего объекта в ситуации переноса. Если на самой ранней стадии хорошая пища и первичный хороший объект не принимаются и не усваиваются, то же повторяется в переносе, и течение анализа нарушается.
В контексте аналитического материала можно путем проработки вышеуказанных ситуаций реконструировать чувства пациента, которые он испытывал в младенчестве по отношению к материнской груди. Например, младенец может быть обижен на то, что молоко идет слишком быстро или слишком медленно или что ему не дают грудь, когда он больше всего жаждет ее, и поэтому, когда затем ее дают, он уже ее больше не хочет. Он отворачивается от нее и вместо этого сосет свои пальцы. Когда младенец принимает грудь, он может съесть недостаточно много, или кормление может быть нарушено. Некоторым младенцам явно очень трудно справиться с такими обидами. У других эти чувства, хотя и основаны на действительных фрустрациях, скоро проходят; грудь принимается, и они полностью наслаждаются пищей. В анализе мы встречаем пациентов, которые, как им говорили, с удовольствием принимали пищу и не выказывали явных признаков тех установок, которые я только что описала, и отщепили свои обиды, зависть и ненависть, которые, тем не менее, сыграли роль в развитии их характера. Эти процессы становятся совершенно явными в ситуации переноса. Исходное желание доставить удовольствие матери, потребность быть любимым, так же, как и стремление защититься от последствий собственных деструктивных импульсов, как обнаруживает анализ, являются подоплекой сотрудничества со стороны этих пациентов, чьи зависть и ненависть отщеплены, но образуют часть негативной терапевтической реакции.